После Чемпионата мира 1998 года на меня действительно обрушилась целая гора лести. Это было беспрецедентно, и, очевидно, я никогда не испытывал ничего подобного. Еще до того, как мы вернулись в Англию — а мы летели обратно на Конкорде из Парижа в Лутон — события немного вышли из-под контроля. Когда мы начали подлетать, один из членов экипажа подошел ко мне и попросил подняться в кабину.

Идя по проходу, я подумал: «Что все это значит?»

Как оказалось, они хотели, чтобы я держал английский флаг из окна кабины, когда мы приземлимся в Лутоне. Кто же еще может сказать, что они это сделали?

Если бы вы могли сегодня найти кадры приземления самолета, вы бы увидели, как из окна появляются две руки, держащие флаг. Это были мои руки. Одно это было приятным моментом. И снова это чувствовалось совершенно нормально.

Когда мы все высадились в Лутоне, мы собрали наши сумки и рассортировали их по нужным машинам, а затем попрощались.

Но как только я въехал в поместье моих родителей в Хавардене, у меня появилось первое представление о том, как могут выглядеть следующие несколько недель. Выстроенные в очередь там были в основном представители прессы, операторы с различных новостных станций и почти все, кто жил по соседству. Наши соседи аплодисментами провожали меня из машины в дом.

Как бы нам всем ни хотелось, чтобы нас узнавали и в какой-то степени прославляли, я думаю, что это семейная тенденция — быть довольно застенчивыми. Мой отец и мой брат Терри, безусловно, такие. Столкновение с таким большим интересом ко мне в последующие недели после Франции было настоящим культурным шоком для всех.

И, неизбежно, время от времени внимание становилось агрессивным.

Мы с папой играли в гольф, и мы обязательно слышали шорох в кустах — повсюду были фотографы, щелкающие из скрытых позиций за грином

Какое-то время куда бы мы ни ехали, две или три машины, полные папарацци, следовали за нами. В этот момент любое удовольствие, которое могло бы быть в том, чтобы быть оцененным, просто растаяло. Это стало напряженной игрой в кошки-мышки без победителя — эмоционально напряженной работой.

На чисто практическом уровне объем почты, поступавшей для моего внимания, был столь же ошеломляющим, как и то, что за мною следили. В какой-то момент нам каждый день доставляли по четыре больших почтовых мешка со всевозможной корреспонденцией: письмами, вещами для подписи, просьбами о фотографиях, благотворительными запросами и, что неминуемо, с некоторыми коммерческими возможностями вперемешку.

Поначалу, будучи для меня в новинку, я с энтузиазмом читал и отвечал на все письма.

Но когда я каждый вечер возвращался домой с тренировки, ел что-нибудь, а потом опустошал багажник машины, чтобы с помощью матери начать пробираться через то, что было всего лишь частью одного мешка почты, я вскоре начал задумываться, с чего же мне вообще начать?

Я просто царапал по верхам — а на следующий день прибудут новые мешки.

Очевидно, по мере того как проходили дни и недели, количество писем уменьшалась. Но даже сейчас, столкнувшись с огромными залежами этой работы, я был вынужден позвонить Тони Стивенсу и попросить его совета.

Он предложил мне нанять специально помощника, чтобы тот просматривал всю корреспонденцию, раскладывал ее по стопкам в соответствии с характером каждой из них, а затем обрабатывал.

Кроме того, и это было не очень приятно в то время, у нас была моя стандартная фотография, сделанная с напечатанной подписью на лицевой стороне. Вместо того чтобы физически мне подписывать тысячи вещей, мы напечатали тысячи этих фоток и разослали. Я бы хотел, чтобы все было персонализировано, но это было просто невозможно.

Параллельно с этим Тони активно выступал от моего имени летом 1998 года. Его работа в качестве моего агента, в дополнение к футбольной стороне дела, была тройственной.

Во-первых, разработать для меня публичную персону/образ, как его клиента. Затем, во-вторых, как продолжение этого, использовать этот образ, чтобы обеспечить мне наилучшие коммерческие возможности от моего имени.

Наконец, и в этом он тоже был хорош, он отвечал за тщательное управление временем моих интервью. Как бы я ни был востребован, Тони никому не позволял со мной разговаривать. Он защищал меня, и я это ценил. И те выходы в СМИ, которым он по-настоящему позволял проводить со мной время, он договаривался о щедрой оплате за это время. По сути, Тони контролировал заголовки.

В общем, Тони проделал огромную работу по созданию бренда Майкла Оуэна — и ему не повредило то, что он уже имел опыт заключения крупных коммерческих сделок для Дэвида Бекхэма. Все его контакты были к месту.

В его глазах я был, пожалуй, такой же товарным, как и Дэвид. После ЧМ 1998 пресса, похоже, наслаждалась тем, что мы с Дэвидом играли друг с другом в хорошего и плохого полицейских. В некотором смысле это помогло мне, потому что негативный фокус был на нем, а не на мне. С коммерческой точки зрения это должно было сделать меня привлекательным.

Так и оказалось.

Через несколько недель после окончания того Чемпионата мира я стал одним из самых известных представителей престижных компаний: Jaguar, чипсы Walker, Umbro, компания Pepsi, Persil, Tissot, Lucozade — и целый ряд других, слишком многочисленных, чтобы всех перечислять. Я был ходячей рекламой.

Участие в кампании Jaguar особенно привлекало восемнадцатилетнего парня, которому нравились его машины. Они давали мне по две новые машины каждый год в течение многих последующих лет. Забавно, что за несколько лет, когда стало ясно, что я собираюсь стать профессиональным футболистом, на поле для гольфа у нас с отцом однажды состоялся полусерьезный разговор.

«Как я могу отплатить тебе за все, что ты для меня сделал?» - спросил я.

«О, просто купи мне как-нибудь Mercedes», - ответил он.

Ну, я так и не купил ему Mercedes. Но я дал ему несколько бесплатных Jaguar за эти годы в честь моего участия в их рекламе. В какой-то момент у него их было два, что привело нас к тому, что мы дали ему прозвище Терри Два-Ягуара.

Ему нравилось, когда его так называли — не в последнюю очередь потому, что это немного забавляло его самого. Вот он отбивается от приставов, а потом, о чудо, у него не одна машина, а целых два Jaguar. Мы до сих пор шутим по этому поводу!

Во всяком случае, чтобы закрепить эти отношения, Тони создал мой образ, из-за которого я и по сей день испытываю некоторое противоречие. Учитывая, что толчок этого образа состоял в том, что я был белее белого, ангельский семьянин, я благодарен, что он увековечил его тогда, потому что в одном из этих пунктов он был прав: Я всегда был и остаюсь семьянином.

Формально, я должен бы сказать: «Молодец, Тони!» — потому что он сделал мне состояние. С другой стороны, мне следовало бы поговорить с ним за то, что он навязал мне образ, от которого трудно избавиться. Я никогда не чувствовал, что ангельская, белее белого часть образа была точной.

Не поймите меня неправильно, я понимаю, почему он настаивал. Если бы я был более суровым и резким, возможно, я бы не добился этих коммерческих сделок. Но иногда я чувствую, что этот образ обесценил меня в последующие годы — не в последнюю очередь потому, что он создавал впечатление, что я немного скучен. По правде говоря, я совсем не такой.

Я всегда был и остаюсь шутником, и выдумщиком, и азартным игроком — в той мере, в какой Рио Фердинанд не раз говорил мне об этом на протяжении многих лет: «Понятия не имею, как тебе удавалось так долго скрывать свой образ.»

Проблема в том, что как только у тебя есть образ в глазах общественности, его очень трудно изменить.

Независимо от того, что мой имидж говорил обо мне в 1998 году, правда в том, что, хотя лесть и была в новинку в течение нескольких дней или нескольких недель, идея стать знаменитостью никогда не была чем-то для меня особенно удобной. Да и до сих пор не является.

Хотя я понимал необходимость и обязанность быть видимым в контексте моих коммерческих сделок, мне никогда не было комфортно выставлять себя в этом мире. Я делал это — но только потому, что должен был.

К счастью, Луиза была того же мнения. Несмотря на то, что Луиза знала меня, когда я был почти никем, с очень маленькими деньгами, у нее не было другого выбора, кроме как быть брошенной в тот же сумасшедший мир, который меня настигал.

С одной стороны, это был приятный, легкий переход к тому, что стало очень комфортным образом жизни.

С другой стороны, это означало, что ей неизбежно придется бороться с тем же раздражением, что и мне. Могу вам сказать, что это потребовало некоторой корректировки. Я уверен, что она со мной согласится. В отличие от других жен футболистов, которых вы, вероятно, могли бы перечислить, Луиза всегда предпочитала оставаться на заднем плане.

С самого начала нам обоим не нравилось, что все, кого мы встречали, хотели говорить только о Чемпионате мира. Насколько я понимал о том, как мое выступление повлияло на людей, лично я начал смотреть в будущее, как только мы ушли с поля в Сент-Этьене. Я был сосредоточен на том, что будет дальше, где будет следующая игра, где будут следующие голы. Но, тем не менее, люди все еще хотели поговорить о Франции.

Кроме того, у нас развилось явное отвращение к тому, чтобы нас загоняли в угол в ресторанах, куда бы мы ни пошли обедать вместе или с моей семьей. Сидя за столом с вилкой на полпути ко рту, я замечал, что кто-то сначала смотрит на меня издалека, а потом начинает двигаться в мою сторону, как будто лично меня знает. Как только ты побывал на телевидении и дал несколько интервью, ты становишься всеобщим другом.

В этот момент ты просто чувствуешь себя в ловушке. Учитывая, что ты точно не собираешься вставать и уходить каждый раз, когда кто-то тебя узнает, все, что ты можешь сделать, это сидеть и быть вежливым. Хотя это и было утомительно — не могу отрицать.

Могу добавить, что в наши дни я почти такой же. Если вы видите кого-то, идущего по улице в Честере с таким склоненным лбом, что он почти касается его обуви, можно гарантировать, что это я. Мне не нравится, когда меня узнают, и никогда не нравилось. Слава, я полагаю, не для всех.

Я не сомневаюсь, что Жерар Улье пришел в команду в начале сезона 1998/99 как прямая реакция на успех, который Арсен Венгер принес в Северный Лондон. В конце концов, его «Арсенал», против которого мы играли, казалось, бегал быстрее, дальше и чаще. Они также, казалось, никогда не получали травм. Неудивительно, что они выиграли чемпионский титул.

Между тем, мы все еще пили пинты пива, не осознавая своей диеты и не слишком научно подходя к тренировкам. Это ни в коем случае не умаляет достоинства прошлых тренеров — просто так было в 90-х. Так уж получилось, что Арсен Венгер на несколько лет опередил свое время, принеся успех «Арсеналу» в 98-м.

Каким бы хорошим тренером ни был Рой Эванс в смысле старой школы, Жерар Улье был просто мостом в новую эру «Ливерпуля». Тем не менее, поразмыслив, я пришел к выводу, что назначение Жерара в качестве совместного тренера изначально было довольно необычным решением. Была, я полагаю, особая причина: Рой ничего не сделал такого, чтобы заслужить увольнение. Во всяком случае, он был остовом клуба и хорошо справлялся, чтобы мы заняли третье место.

Я просто думаю, что клуб был загнан в угол. Возможность подписать контракт с Жераром Улье была слишком хороша, чтобы упустить ее, поэтому они решили оставить их обоих. Что для всех очевидно в подобной ситуации, так это то, что, когда что-то позже пойдет не так, есть только один человек, который уйдет. Именно это и произошло чуть позже в том же сезоне.

Поначалу, однако, очень разные качества Роя и Жерара работали в нашу пользу.

Рой, очевидно, был футбольным человеком с отличным футбольным мозгом. Он понимал игру насквозь, и его любимым местом была тренировочная площадка.

Жерар, никогда не пинавший мяч на любом из уровней, мог бы управлять любой группой мужчин в любой дисциплине. Он был настолько интуитивен в организационном смысле. Но это было не все, что он мог сделать.

Хотя он и не играл в эту игру, тем не менее он знал достаточно и имел достаточную уверенность в том, что он научился вставлять в тренировки и говорить о тактике на более чем уважаемом уровне. Я никогда и мысли не допускал, что этот парень не знает, что делает…

Кстати, игровые полномочия футбольного тренера — это интересная концепция для игроков. Правильно или нет, но если тренер входит в раздевалку, выиграв Кубок чемпионов в качестве игрока, он вызывает мгновенное уважение.

Когда Зинедин Зидан впервые вошел в раздевалку, я сомневаюсь, что кто-то подвергал его сомнению. Даже если он не сможет тренировать, чтобы спасти свою жизнь, он будет иметь преимущество.

Ничто из этого не означает, что тренер, который не имеет или ограничен игровыми полномочиями, получает нулевое уважение, это просто означает, что ему обычно приходится очень много работать, чтобы его заработать, имея другие очень очевидные качества.

Несмотря на то, что он был бывшим школьным учителем, Жерар Улье также обладал тем набором качеств, которое игроки признали бы. Несмотря на его спокойный, дружелюбный к СМИ фасад, Жерар был удивительно жестким надзирателем, особенно поначалу. Он очень хорошо знал природу устаревшей культуры, в которую входил, и с самого начала было ясно, что его нисколько не волнует, что люди думают о его методах дисциплины.

С ним пришел его неумолимый помощник Патрис Берг — парень, с которым он работал еще в 1980-х годах в «Лансе». С тех пор они были партнерами по тренерской работе, вплоть до сборной Франции.

Если Жерар поначалу был жестким и бескомпромиссным, то Патрис — тем более. Ему нипочем было приказывать предполагаемым суперзвездам делать бесконечные круги по дорожке, и он организовывал занятия фитнесом без малейшего проблеска улыбки. Я уверен, что Патрис был человеком, но он никогда не давал тебе об этом знать.

Как и в случае с любым новым режимом, поначалу возникло сопротивление. Естественно, что каждый должен укорениться в своих устоявшихся путях и, в равной степени, противостоять новым. Я видел, как это происходит почти с каждой сменой тренера на протяжении всей моей карьеры.

Некоторые парни ворчали по поводу жестких тренировок Патриса, другие ныли по поводу новых диет или более мелких правил, таких как запрет болтать во время разминок. Но по мере того как проходит время и старые обычаи забываются, все обычно просто продолжают жить — особенно если плоды всего этого труда проявляются в реальных результатах.

И они проявлялись.

Когда я оглядываюсь назад, моей главной мыслью в начале сезона 1998/99 годов была: давайте покажем всем, что я больше, чем тот гол в Сент-Этьене.

Я так хорошо осознавал, каким образом моя жизнь была публично преобразована, и, наверное, отчаянно пытался показать, как мало эта перемена повлияла на меня самого. Я ни в коем случае не хотел, чтобы меня считали «чудом одного гола», который сгорел так же быстро, как и вспыхнул.

Кроме того, я хотел укрепить свою позицию фаворита болельщиков «Ливерпуля». Робби Фаулер делал это, забивая голы. Казалось, что болельщики боготворили его, что бы он ни делал. Хотя моя слава пришла ко мне после выступления в сборной Англии, я не видел причин, почему бы мне не сделать то же самое.

Таким образом, я едва ли мог начать тот сезон лучше, чем я это сделал. Несмотря на то, что я забил только один гол в предсезонке, в финале Карлсберг Трофи против «Лидс Юнайтед», я начал чемпионат с серьезными намерениями.

Поскольку Робби все еще оставался в стороне из-за травмы крестообразных связок, мы с Карлом-Хайнцем Ридле вышли впереди на нашей первой игре на стадионе Делл против «Саутгемптона». Победив со счетом 2:1 мы с ним забили по голу в обоих таймах.

После ничьей 0:0 с действующим чемпионом «Арсеналом» на Энфилде мы отправились на выезд против «Ньюкасла», и я сделал хет-трик в первом тайме. Менее чем через месяц я затмил даже это, когда забил четыре гола в игре против «Ноттингем Форест» на Энфилде, который закончился со счетом 5:1.

Матч на Сент Джеймс Парк был одним из тех, когда все шло хорошо. Их тренер Рууд Гуллит приехал, обещая быстрый, острый «сексуальный» футбол. К несчастью для него, в такой играли мы. Это был тот самый день, когда я лихо потирал руки от восторга после третьего гола. Люди интересовались, почему я это сделал. Там была забавная предыстория…

На каждую выездную игру нам, как игрокам, выдавали по два билета. Такие ребята, как Карра, у которого всегда было много приятелей, желающих купить билеты, неизбежно спрашивали других парней, нет ли у них лишних.

Обычно, когда мы были на выездной игре в отеле (мы с Каррой всегда делили один номер), в дверь нашего номера стучали за три или четыре часа до старта, и это были люди, которым он написал номер нашей комнаты и которые искали свободные билеты.

В этот раз один такой парень по имени Том — по-видимому, один из друзей отца Карры — появился в нашем номере. Учитывая, что я не так давно вернулся с Чемпионата мира, скажем так, Том был более чем немного взволнован и нервничал при встрече со мной.

Пока мы разговаривали, Том просто стоял и потирал руки. Карра и я хорошенечко над этим посмеялись.

«Вот что я тебе скажу», - сказал я, когда он уже уходил, «если я сегодня забью, то потру руки только ради тебя.»

Во время игры, когда я забил свой первый гол, я совсем забыл об этом. Потом я забил второй. И ничего. Во время празднования ко мне подошел Карра.

«Я думал, ты будешь потирать руки для Тома», - сказал он.

«О Боже», - ответил я, «совсем забыл!»

Ясное дело, я забил третий — и на этот раз не забыл потереть руки.

Самое смешное, что, увидев, как я это делаю, Пол Инс тоже инстинктивно начал потирать руки. Проблема была в том, что он понятия не имел, чем я занимаюсь. Инси не был в курсе этой шутки! В то время как Том после этого стал местным героем!

Мне хотелось бы сказать, что я с первого удара по мячу знал, насколько хорош будет тот день на Сент Джеймс Парк, но ничто не могло быть дальше от истины.

В тот день Стюарт Пирс пытался запугать меня. Я знал Стюарта, но ни разу даже словом с ним не обмолвился. Тем не менее, когда мы приготовились к старту игры с моей ногой на мяче, готовой отпасовать его назад, он сделал шаг вперед и сказал свою реплику.

«Сегодня тебе, бля, лучше быть поосторожнее, парень», - прорычал он.

Я подумал: Так вот почему тебя прозвали «Психом».

На самом деле я ответил... вообще ничего.

Несмотря на свой юный возраст, я уже понял, что ничего не добьешься, болтая с игроками соперников. На самом деле за всю свою игровую карьеру я разговаривал только с одним игроком. Учитывая некоторые оскорбления, которые я получал от защитников на протяжении многих лет, это задача не из легких.

Я на самом деле помню, как центральный полузащитник «Эвертона» Алан Стаббс сказал несколько уничижительных слов о нас в преддверии мерсисайдского дерби на Гудисоне в апреле 2003 года. Я даже не думаю, что это было что-то из ряда вон выходящее — просто обычный вид предигровой «вздора», которую иногда болтают игроки. Но по какой-то причине все, что он говорил, по-настоящему раздражало меня.

Так вот, когда через полчаса я забил c игры, то помню, как выхватил мяч из сетки и пробежал мимо него с криком что-то вроде: «Теперь ты больше не будешь нести всякую чушь, а?» - прямо ему в ухо. Не такой уж и ангельский или белее белого, да?

В этот момент я почувствовал удовлетворение. Но больше я этого не делал. К счастью, мы выиграли игру, и ни с одной из сторон не было затянувшейся вражды. С тех пор я много раз встречалась с Аланом, и все знают, что он прекрасный парень.

Хотя назначение Жерара Улье принесло в «Ливерпуль» начало новой культуры, это не обязательно означало мгновенный успех на поле.

По-видимому, испытывая дискомфорт от общей тренерской динамики, Рой Эванс в потоке слез покинул клуб в ноябре после двух подряд домашних поражений от «Дерби» и «Шпор».

Мне, например, было очень жаль, что Рой ушел. Будучи молодым игроком, я считаю, что твой первый тренер оставляет на тебе отпечаток, который не может оставить никто другой. Поскольку до этого ты ничего другого не знал, их влияние и советы остаются с тобой еще долго после того, как они ушли. Рой Эванс дал мне первый старт в «Ливерпуле». Только по этой причине я буду ему бесконечно благодарен.